Главой французского литературного романтизма по праву считается Виктор Гюго (1802-1885).
Сын генерала наполеоновских войск, Гюго был настоящим «сыном суток Наполеона», ведь именно чувство национального позора заставляло молодого литератора искать «славных героев» в чужих «экзотических» краях, и именно тоска по величию Франции была причиной его интереса к истории.
Так же, как и кумир его юности Вайрон, Гюго создает цикл «Восточные поэмы» (1829).
С в этом цикле и поэма «Мазепа». Правда, в разработке образа украинского гетмана, который так привлекал европейских романтиков, произведение Гюго, по сравнению с байроновским поэмой, был скорее шагом назад. «Мазепа» Гюго - это. собственно не поэма, а такая большая лирическая поэзия, шо состоит из двух неравных частей. Первая и большая описывает «подорож1 Мазепы, привязанного к дикому степного коня, бесспорно, известную всем тогдашним читателям по поэме Байрона (тем же, кто ее не читал, совершенно непонятную). Конце этой части Гюго, так же, как и Байрон, предлагает читателю поразмышлять по поводу капризности человеческой судьбы, однако, в отличие от Байрона, предупреждает читателя, что некогда, будет в силе, Мазепа отомстит своим врагам. Вторая часть «Мазепы» Гюго включает в себя оригинальное, даже совершенно неожиданное сравнение: случай с юности Мазепы уподобляется процесса поэтического творчества. Как дикая лошадь нос гетмана дикой степью, так поэтический гений несет поэта зарослями поэзии:
Кричишь от страха и дальше невозмутимый, гонишь бледный, отощавший ... взлетаешь бездушный На землю с гордых облаков ... За каждым твоим шагом ближе к могиле. Падеш ... вот край ... еще раз собрал ты свои силы. Встаешь, ты - обладатель!
Романтическая поэзия стремится и умеет поразить читателя неожиданной метафорой, оригинальным сравнением, в мгновенном увидеть вечное, в старом - новое. Гюго - мастер такой поэзии. Впрочем, он и мастер именно такой прозы.
На одной из первых страниц его романа «Собор Парижской Богоматери» (1831) можно прочитать такс:
«Если бы мы, живя в 1830 году, могли представить себя среди парижан XV века и вместе с ними, получая со всех сторон пинки, едва удерживаясь на ногах, войти в огромного зала Дворца правосудию-дя, такого тесного 6 января 1482, то увидели бы зрелище, которое заинтересовало и привлекло бы нас, мы бы оказались среди вещей столь древних, что для нас они казались бы совершенно новыми »1.
В художественной личности В. Гюго лирик и романист очень удачно сбалансированы. Однако, в отличие от Байрона, писатель достигает этого не через органическое сочетание лирического и эпического в одном произведении. Он смело осваивает оба рода, добавляя к ним еще и драматический. Это удается ему именно потому, что он не признает установленных для них правил. «Долой традиции и книжные законы» - заявляет Гюго в предисловии к своей исторической драме «Кромвель» (1827).
Во всех проявлениях своего творчества, в поисках «вещей настолько древних, что для нас они казались бы совершенно новыми», Гюго всегда обращается к истории. В прозе путь исторического романа был тогда проторенный основателем этого жанра-шотландским романтиком Вальтером Скоттом (1771-1832).
«Вальтер Скотт в европейской литературе был первым писателем, который ввел в моду заставил полюбить исторический роман», - отмечал А. Белецкий.
Выдающийся украинский литературовед определил жанр исторического романа как «повествовательное произведение, действие которого происходит на фоне значительных исторических событий. Действующими лицами такого романа могут быть и люди, которые действительно существовали, и люди, придуманные автором. Но и те и другие должны быть представлены согласно данным истории, то есть такими, какими они могли бы быть определенного, выбранного автором, времени ».
Скотт был одним из тех писателей-романтиков, которые «открыли» и «реабилитировали» Средневековья, считая эту пору источником национального своеобразия своих народов. Он, в частности, воссоздал истинный исторический образ родной Шотландии. (Хотя его романы написаны на английском, язык персонажей писатель пытался воспроизводить шотландской. Даже выбирая исторический сюжет и место действия вне Британии, на историю других европейских народов Скотт пытался посмотреть «глазами шотландца». Таков один из его лучших романов «Квентин Дорвард »(1823), действие которого происходит во Франции второй половины XV в., а главный герой - шотландский лучник, воин-наемник на службе короля Людовика XI.
Откликнувшись на «Квентина Дорварда» восторженной рецензией, Гюго отмечал ту мастерство, с которым шотландский писатель воспроизводит сложность «жизнь, где смешивается хорошо и плохо, прекрасное и безобразное». Возможно, именно под влиянием этого романа в «Соборе Парижской Богоматери» Гюго обратился именно к эпохе Людовика XI (только не в начале, как Скотт, а к концу его правления).
Период правления Людовика XI во Франции был временем перехода от Средневековья к Возрождению. Наверное, изображая эту эпоху, письменннк-просветитель сделал бы с Людовика «просвещенного монарха», а за главного героя взял бы некоего «парижского Фаус-и» - интеллектуала и искателя вечных истин. Именно этот интеллектуал должен возглавить борьбу «света с тьмой». Все средневековое бы показано как отсталое и отрицательное, а все ицо намекало бы на будущий Ренессанс. - Как единственно важное и положительное. Завершался бы роман, как можно предположить, победой разума ...
Однако романтики открыли не только Средневековья, они «открыли» и историю. До последнего времени считалось, что человек всегда одинакова, и разница между Сократом и господином Журденом заключается лишь в том, что первый «умный», а второй «глупый». Романтики же в своих художественных произведениях убедительно доказывали, что вечно можно узнать только путем отделения его от временного, то есть от тех черт, которые присущи людям данной исторической эпохи. Тогда «парижский Фауст» Клод Фролло окажется не только достаточно эгоистичным человеком, но и носителем ряда предрассудков своего времени; красавец воин Феб де Шатоиер - низменным, трусом, а безродный, внешне уродливый горбун Квазимодо-мужественным, благородным в своих поступках. Антитеза - подчеркнуто противопоставление исконных противоположностей жизни для большей выразительности изображаемого является основным художественным приемом построения исторического романа Гюго. Все остальное, кроме вечных антиподов жизни, является временным, то есть историческим. Государство, нацию, религию - все те общественные явления, в эпоху Разума считались либо вечными ценностями, или изначальным злом, - романтики, наконец, увидели тем, чем они действительно являются, а именно: сложными и противоречивыми общественными явлениями.
Пример - образ Людовика XI. Гюго показывает, собственно, последний год жизни короля, сутки итогов его правления. Войну с феодалами целом выиграна, Франция уверенно идет к объединению, жизнь столицы, которая украсилась новостройками в модном готическом стиле, более-менее наладилось. И вот на фоне строгого абриса готического Собора Гюго изображает профиль Людовика, который "не отличался благородством линий, но в нем было что-то властное и строгое ... а под низко нависшим капюшоном отличались свойственные одаренным людям очертания широкого лба », за которым скрывается« высокий ум ».
Правда, таким увидел короля средневековый интеллектуал Клод Фролло. Однако такое восприятие является более или менее объективным, ведь Клод не знает, кто перед ним. Это, кстати, типичный для романтизма прием, с помощью которого лица персонажа приобретает таинственных черт: читатель не знает кто он и разгадать его загадку, глядя на него глазами стороннего наблюдателя.
В отличие от Скотта, который в своем романе дал люду ку XI одно из ведущих мест, Гюго изображает его только в двух эпизодах. Но и этого достаточно, чтобы король рассказал о своей цели и пути ее осуществления. Цель Людовика - это «тот день, когда во Франции будет один король и один палач». Он направляется к ней, опираясь не только на молодой класс буржуазии (силу и самоуверенность которой убедительно показано в образе Коппеноля), как это доказывал и Скотт, но и, как стремится доказать Гюго, на народные массы.
Здесь мы, наконец, подошли к главному пункту новаторства Гюго и, собственно, к главному художественной задачи, которую он себе поставил, когда 25 июля 1830 начал свой роман "Он так хорошо запомнил эту дату, потому что через два дня в Париже началась так называемая Июльская революция. И вообще можно согласиться с украинским литературоведом Борисом Бунич-Ремизовым, который так определил тему романа Гюго: народ и его место в общественно-исторических конфликтах.